актору икс", я понял, что и он тоже до глубины души чувствует волшебную прелесть этого сумеречного часа. "А ты не можешь целиться не так долго? - спросил он, не сходя с места. - Если ты нацелишься и попадешь, значит, тебе просто повезло". Он сказал эти слова как-то доверительно, не нарушая обаяния этого вечера. Нарушил его я сам. Сознательно. Нарочно. "Что значит "п_о_в_е_з_л_о", если я ц_е_л_и_л_с_я?" - говорил я негромко (несмотря на курсив), но более раздраженным тоном, чем мне хотелось. Минуту он помолчал, потоптавшись по обочине, посмотрел на меня, я чувствовал - с любовью. "А вот так, -сказал он. -Ведь ты о_б_р_а_д_у_е_ш_ь_с_я, если попадешь в шарик Айры? Да? Обрадуешься, верно? А раз ты обрадуешься, когда попадешь в чей-то шарик, значит, ты в душе был не совсем уверен, что попадешь. Значит, тут должно быть какое-то везение, случайность, что ли". Он сошел с тротуара на мостовую, не вынимая рук из карманов, и пошел к нам. Мне показалось, что он задумался, и потому переходит темную улочку очень медленно. В сумерках он подплыл к нам, как парусная шхуна. Но оскорбленное самолюбие овладевает человеком быстрее всего на свете: он еще не успел к нам подойти, как я бросил Айре: "Все равно надо кончать, уже совсем темно", - и торопливо бросил игру. От этого короткого "пентименто" - или как оно там называется - я сейчас буквально покрылся испариной с ног до головы. Хочу закурить, но в пачке ни одной сигареты, а вставать с кресла неохота. Господи, твоя воля, до чего это благородная профессия! Хорошо ли я знаю своего читателя? Что я могу рассказать ему, чтобы зря не смущать ни его, ни себя? Могу сказать одно: и в его, и в моем сознании уже уготовано место для каждого из
