тались? -- спросила она. Вопрос был обычный, но, как всегда, щекотливый, и так вот, сразу, на него не ответишь. Я стал было объяснять, что большинство редакторов в Америке -- просто свора... -- А мой отец писал превосходно, -- перебила меня Эсме. -- Я сохраняю многие его письма для потомства. Я сказал, что это прекрасная мысль. Тут мне снова бросились в глаза ее огромные часы, напоминавшие хронограф. Я спросил, не принадлежали ли они ее отцу. Эсме серьезно и сосредоточенно посмотрела на свое запястье. -- Да, -- ответила она. -- Он дал их мне как раз перед тем, как нас с Чарлзом эвакуировали. -- Застеснявшись, она убрала руки со стола. -- Разумеется, просто в качестве суве-ре-на, -- сказала она и тут же переменила тему. -- Я буду чрезвычайно польщена, если вы когда-нибудь напишете рассказ специально для меня. Я весьма страстная любительница чтения. Я ответил, что напишу непременно, если только сумею. Но что вообще-то я не бог весть как плодовит. -- А вовсе не обязательно быть бог весть каким плодовитым. Лишь бы рассказ не получился детским и глупеньким. -- Она задумалась. -- Я предпочитаю рассказы про мерзость. -- Про что? -- спросил я, подаваясь вперед. -- Про мерзость. Меня чрезвычайно интересует всякая мерзость. Я собирался расспросить ее поподробнее, но тут Чарлз ущипнул меня за руку, и очень сильно. Я повернулся к нему, слегка поморщившись. Он стоял совсем рядом. -- А что говорит одна стенка другой стенке? -- снова задал он вопрос, не очень для меня новый. -- Ты его уже спрашивал, -- сказала Эсме. -- Ну-ка, прекрати! Не обращая на сестру никакого внимания, Чарлз вскарабкался мне на ногу и п
